Глобальная иерархия мобильности (из книги Баумана "Глобализация: ее последствия для человека и общества")
Вспомним еще раз о том, на что много лет назад указывал Мишель Крозье в новаторском исследовании
«Бюрократический феномен»: стратегия завоевания господства, по сути, всегда одинакова —
необходимо оставить максимальный простор и свободу маневра за тем, кто господствует, и
одновременно жесточайше ограничить свободу принятия решений теми, на кого это господство
распространяется.
Некогда эта стратегия успешно применялась правительствами государств, но теперь они оказались ее
жертвами. Сегодня главным источником неожиданностей и неуверенности является поведение
«рынков» — прежде всего, мировых финансовых рынков. Поэтому нетрудно догадаться, что замена
территориальных «слабых государств» некими глобальными структурами, имеющими законодательные
и «полицейские» полномочия, не соответствовала бы интересам «мировых рынков». Отсюда и
обоснованные подозрения, что политическая фрагментация и экономическая глобализация — это не
соперники, преследующие противоположные цели, а союзники и участники одного заговора.
Интеграция и раздробленность, глобализация и территориализация — это взаимодополняющие процессы.
Точнее, это две стороны одного процесса: процесса перерас-
101
пределения суверенитета, власти и свободы действий в мировом масштабе, катализатором (но ни в коей
мере не причиной) которого стал радикальный скачок в развитии технологий, связанных со скоростью.
Совпадение и переплетение синтеза и раздробления, интеграции и распада отнюдь не случайно, и
изменить эту ситуацию уже невозможно.
Именно из-за этого совпадения и переплетения двух, казалось бы, противоположных тенденций,
«запущенных» благодаря решающему воздействию новой свободы передвижения, так называемые
процессы «глобализации» оборачиваются перераспределением привилегий и лишений, богатства и
бедности, ресурсов и бессилия, власти и безвластия, свободы и ограничений. Сегодня мы стали
свидетелями процесса рестратификации в мироном масштабе, в ходе которого формируется новая
социокультурная иерархия, всемирная общественная лестница.
Распространение квазисуверенитетов, территориальное разделение и сегрегация идентичностей, чему
способствует и превращает в «насущную необходимость» глобализация рынков и информации, вовсе не
означает, что на арене появилось большое количество разнообразных «равных партнеров». То, что для
одних — результат свободного выбора, на других обрушивается как жестокий удар судьбы. А
поскольку число этих «других» неуклонно растет и они все глубже погружаются в отчаяние,
порожденное бесперспективностью их существования, было бы, пожалуй, целесообразнее говорить о
процессе «глокализации» (используя удачный термин Роланда Робертсона, раскрывающий неразрывное
единство между тенденциями к «глобализации» и «локализации» — феномен, который скрывает
односторонняя концепция глобализации), определяя его прежде всего как процесс концентрации капитала, финансов и других
ресурсов, позволяющих делать выбор и действовать эффективно, но также — и возможно это главное
— концентрации свободы передвижения и действий (на практике это фактически одно и то же).
Комментируя выводы очередного Ооновского «Доклада о развитии человечества», где отмечалось, что
совокупное состояние 358 самых богатых «глобальных миллиардеров» равно общему доходу 2,3 млрд
беднейших жителей планеты (составляющих 45% ее населения), Виктор Киган14
назвал сегодняшнюю
перетасовку ресурсов в мире «новой формой грабежа на большой дороге». Действительно, так
называемым «развивающимся странам» принадлежит лишь 22% мирового богатства, тогда как их
население составляет 80% всего населения Земли. И это еще далеко не апогей нынешней поляризации,
поскольку доля общемировых доходов, достающаяся беднякам, еще меньше: в 1991 г. 85% населения
Земли получали лишь 15% от общемирового дохода. Неудивительно, что ничтожная цифра в 2,3%
общемирового богатства, принадлежавшего тридцать лет назад беднейшим странам (20% от общего
количества государств), сегодня снизилась еще больше — до 1,4%.
Пользование глобальной коммуникационной сетью, которой призывают восторгаться как воротами в
царство новой свободы и особенно как технологической основой всеобщего равенства, также весьма
ограничено; это узенькая щель в толстой стене, а отнюдь не ворота. Мало (и с каждым днем все
меньше) людей получают пропуск на вход в это царство. «Все, что компьютеры делают для «третьего
мира» — это играют роль более эффективных летописцев его упадка», — говорит Киган. И подводит
итог:
103
«Если бы (как заметил один американский критик) 358 самых богатых людей решили бы оставить себе
миллионов по пять долларов, чтобы свести концы с концами, а остальное бы раздали, это позволило бы
в буквальном смысле удвоить годовой доход чуть ли не половины населения Земли. И потекли бы
молочные реки меж кисельных берегов». Как утверждает Джон Кавано из вашингтонского Института
политических исследований:
монетарном мире кочующего капитала, стоит открыть шлюзы и взорвать построенные государством
дамбы, и все в мире станут свободными. Согласно подобным фольклористским верованиям, свобода (в
первую очередь, торговли и движения капитала) — это теплица, в котором богатство будет расти
быстрее, чем когда-либо; а при умножении богатства обогатятся все.
Бедняки нашего мира — «старые» или «новые», получившие бедность в наследство или обедневшие в
результате внедрения компьютерных технологий — вряд ли способны соотнести эту фольклористскую
выдумку со своим собственным положением. Ключевое слово
104
здесь — информационные технологии, а информационные технологии, посредством которых создается
всемирный рынок, не способствуют, а наоборот исключают возникновение обещанного «эффекта
капиллярного перетекания». Новые состояния рождаются, растут и созревают в виртуальной
реальности, наглухо изолированной от старомодной, суровой и земной, реальности бедняков. Процесс
обогащения скоро окончательно освободится от вековечной — сковывающей и раздражающей — связи
с производством вещей, обработкой материалов, созданием рабочих мест и руководством людьми.
«Старые богачи» нуждались в бедняках, которые создавали их богатство и поддерживали его. Эта
зависимость во все времена смягчала конфликт интересов и побуждала первых проявлять хоть какую-
то, пусть минимальную, заботу о последних. Новым богачам бедняки не нужны. Наконец-то до
блаженства новой свободы рукой подать.
Лживость обещаний, связанных со свободой торговли, хорошо маскируется: в сообщениях из регионов,
ставших жертвами «глокализации», трудно проследить связь между растущей нищетой, отчаяньем
«прикрепленного к земле» большинства и вновь обретенной свободой мобильного меньшинства.
Напротив, возникает впечатление, что эти два явления относятся к разным мирам, что каждое из них вызвано своими, совершенно разными причинами. Из этих сообщений никогда не поймешь, что корень
быстрого обогащения и быстрого обнищания один и тот же, что «прикованность» отверженных —
столь же закономерный результат воздействия «глокализации», как и новая бескрайняя свобода
добившихся успеха (подобным же образом, из социологических исследований о Холокосте и других
актах геноцида, нельзя понять, что это событие является столь же неотъемлемой частью современного
об-
105
щества, как экономический, технологический и научный прогресс и повышение уровня жизни).
Ситуацию недавно объяснил Р. Капучиньский, один из самых нелицеприятных летописцев современной
жизни: «эта эффективная маскировка достигается за счет трех взаимосвязанных приемов, постоянно
используемых СМИ, контролирующими редкие «карнавальные» всплески общественного интереса к
невзгодам «бедных мира сего».
16
Во-первых, сообщения в новостях о голоде в той или иной стране — а это, пожалуй, единственное, что
еще может нарушить равнодушие людей, — как правило сопровождаются недвусмысленным
напоминанием, что те же самые далекие регионы, где, «как показывают по телевизору, люди умирают
от голода, являются родиной «азиатских тигров», которые изобретательнее и смелее всех сумели
воспользоваться новыми методами «делать дела». Неважно, что население всех «тигров» вместе взятых
составляет не больше 1% населения только одной Азии. Ссылка на «тигров», как считается, должна
продемонстрировать то, что и следовало доказать: несчастья голодных и ленивых — это их
собственный выбор: альтернативы существуют, и до них рукой подать, но они остаются
невостребованными из-за недостатка предприимчивости или решимости. Главная идея состоит в том,
что сами бедняки виноваты в своей судьбе: они могли, как это сделали «тигры», выбрать себе легкую
добычу, но это никак не связано с аппетитами самих тигров.
Во-вторых, новости составляются и редактируются таким образом, чтобы свести проблему бедности и
обездоленности только к вопросу о голоде. Эта стратегия позволяет убить сразу двух зайцев:
занижается реальный масштаб бедности (от постоянного недоедания страдают
106
800 млн человек, а в бедности живут порядка 4 млрд — две трети населения планеты), а значит, задача
заключается лишь в том, чтобы накормить голодных. Но, как указывает Капучиньский, такая подача
проблемы бедности (ее примером является один из недавних номеров журнала «Экономист», где этот
вопрос анализируется в материалах под заголовком «Как накормить мир?») «необычайно принижает,
практически не признает статуса полноценных людей за теми, кому мы по идее хотим помочь».
Уравнение «бед-ность=голод» замалчивает ряд других сложных аспектов бедности: «ужасающие
бытовые и жилищные условия, болезни, неграмотность, агрессию, распад семей, ослабление
социальных связей, отсутствие надежд на будущее» — эти недуги не вылечишь высококалорийными
галетами и порошковым молоком. Капучиньский вспоминает, как он бродил по африканским городкам
и деревням, встречая детей, «которые клянчили у меня не хлеб, воду, шоколад или игрушки, а
шариковую ручку: они ходили в школу, но им нечем было записывать уроки».
Добавим, что при демонстрации ужасающих картин голода средства массовой информации тщательно
избегают любых ассоциаций этого явления с отсутствием работы и ликвидацией рабочих мест (т. е. с
глобальными причинами бедности на местах). Людей показывают «наедине» с голодом — но сколько
бы зритель ни напрягал зрение, он не увидит на телевизионной картинке ни одного рабочего
инструмента или участка возделанной земли, ни одного домашнего животного — и не услышит ни
одного упоминания о них. Словно и не существует связи между пустыми рутинными призывами
«встать и идти работать», адресованными беднякам в мире, где новые трудовые ресурсы просто не
нужны, и уж точно они не нужны в регионах, откуда нам показывают репор-
107
тажи о людях, умирающих с голоду, и «карнавальной» подачей людских страданий в духе
«благотворительной ярмарки», дающей выход подавленному нравственному чувству. Богатство
глобально, нищета локальна — но между этими двумя явлениями нет причинно-следственной связи; по
крайней мере ее не найти в спектакле, изображающем тех, кто кормит, и тех, кого кормят.
Виктор Гюго заставил одного из своих персонажей — Анжольраса — мечтательно произнести за
минуту до гибели на одной из множества баррикад девятнадцатого столетия: «Двадцатый век будет счастливым». Но получилось так — замечает Рене Пассе — что «технологии «бестелесного»,
вдохновлявшие это обещание, одновременно влекут за собой его отрицание», особенно если они
«сочетаются с лихорадочной политикой освобождения обменов и движения капитала в планетарном
масштабе». Технологии, позволяющие фактически избавиться от времени и пространства, очень быстро
«раздевают» пространство донага и обчищают его до нитки. Они придают капиталу подлинно
глобальный характер; они вынуждают тех, кто неспособен следовать или препятствовать новому
кочевому образу жизни капитала, беспомощно наблюдать, как их средства к существованию скудеют и
исчезают и остается гадать, откуда обрушилась эта напасть. Глобальные перемещения финансовых
ресурсов, пожалуй, столь же бестелесны, как и электронная сеть, по которой они перемещаются — но
следы, оставляемые их движением на местах, до боли осязаемы и реальны: «качественная
депопуляция», уничтожение местного хозяйства, некогда способного поддерживать существование
населения, отчуждение миллионов людей, не вписывающихся в новую глобальную экономику. В-
третьих, зрелища катастроф, в том виде, в каком их подают СМИ, поддерживают и усиливают
обыденное,
108
повседневное этическое безразличие еще одним способом, помимо «разгрузки» накопившихся запасов
моральной ответственности. Их долгосрочный эффект состоит в том, что «развитая часть мира
окружает себя санитарным кордоном отстраненности, возводит Берлинскую стену в глобальном
масштабе; вся информация, что приходит «извне» — это картины войны, убийств, наркомании,
грабежей, болезней, беженцев и голода; то есть того, что несет в себе угрозу для нас». Лишь изредка,
обязательно в приглушенных тонах и вне всякой связи со сценами гражданских войн и массовых
убийств, нам сообщают о смертоносном оружии, используемом в этих конфликтах. Еще реже, если это
вообще случается, нам напоминают о том, что мы знаем сами, но не желаем слышать: все это оружие,
превращающее чью-то родину в поле сражения, поступает с наших военных заводов, ревностно
следящих, чтобы их портфели заказов никогда не пустели и гордящихся высокими производственными
показателями и конкурентоспособностью их продукции на мировом рынке — этой основой нашего
драгоценного процветания. В общественном сознании отпечатывается синтетический образ
добровольной жестокости — образ «опасных улиц» и «мест, куда не следует заходить» разрастается
— это увеличенный снимок «разбойничьего царства», чуждого мира недочеловеков, за гранью этики и
без надежд на спасение. Попытки спасти этот мир от самых тяжелых последствий его собственной
жестокости могут принести лишь временный результат и в долгосрочной перспективе обречены на
неудачу; веревки, которые мы бросаем утопающим, можно очень легко превратить в новые удавки.
Тот факт, что «жители далеких мест» ассоциируются у нас с убийствами, эпидемиями и грабежами,
играет еще одну важную роль. Раз они там такие чудовища, остается
109
только благодарить бога за то, что он создал их именно там — далеко от нас, и молиться, чтобы там
они всегда и оставались.
Стремление голодных отправиться туда, где еды в изобилии, вполне естественно с точки зрения любого
разумного человечка; совесть подсказывает также, что правильным и нравственным поступком было бы
позволить им удовлетворить это стремление. Именно из-за своей несомненной разумности и этической
корректности массовая миграция бедняков и голодающих представляется разумному и этичному миру
столь удручающей перспективой; так трудно не испытать чувство вины, лишая бедных и голодных
права отправиться туда, где еды в достатке; к тому же практически не существует разумных
аргументов, чтобы доказать, что решение мигрировать являлось бы для них самих неразумным.
Действительно, проблема просто неразрешима: надо лишить других неотъемлемого права на свободу
передвижения, которое мы сами превозносим как высшее достижение глобализующегося мира и
гарантию его растущего благосостояния...
И здесь весьма кстати подворачиваются образы бесчеловечности, царящей в тех землях, где живут
потенциальные мигранты. Они укрепляют решимость, которую невозможно поддержать разумными и
этичными аргументами. Они способствуют тому, чтобы местные оставались на месте, а глобалисты с
чистой совестью могли путешествовать, куда захотят.
Вспомним еще раз о том, на что много лет назад указывал Мишель Крозье в новаторском исследовании
«Бюрократический феномен»: стратегия завоевания господства, по сути, всегда одинакова —
необходимо оставить максимальный простор и свободу маневра за тем, кто господствует, и
одновременно жесточайше ограничить свободу принятия решений теми, на кого это господство
распространяется.
Некогда эта стратегия успешно применялась правительствами государств, но теперь они оказались ее
жертвами. Сегодня главным источником неожиданностей и неуверенности является поведение
«рынков» — прежде всего, мировых финансовых рынков. Поэтому нетрудно догадаться, что замена
территориальных «слабых государств» некими глобальными структурами, имеющими законодательные
и «полицейские» полномочия, не соответствовала бы интересам «мировых рынков». Отсюда и
обоснованные подозрения, что политическая фрагментация и экономическая глобализация — это не
соперники, преследующие противоположные цели, а союзники и участники одного заговора.
Интеграция и раздробленность, глобализация и территориализация — это взаимодополняющие процессы.
Точнее, это две стороны одного процесса: процесса перерас-
101
пределения суверенитета, власти и свободы действий в мировом масштабе, катализатором (но ни в коей
мере не причиной) которого стал радикальный скачок в развитии технологий, связанных со скоростью.
Совпадение и переплетение синтеза и раздробления, интеграции и распада отнюдь не случайно, и
изменить эту ситуацию уже невозможно.
Именно из-за этого совпадения и переплетения двух, казалось бы, противоположных тенденций,
«запущенных» благодаря решающему воздействию новой свободы передвижения, так называемые
процессы «глобализации» оборачиваются перераспределением привилегий и лишений, богатства и
бедности, ресурсов и бессилия, власти и безвластия, свободы и ограничений. Сегодня мы стали
свидетелями процесса рестратификации в мироном масштабе, в ходе которого формируется новая
социокультурная иерархия, всемирная общественная лестница.
Распространение квазисуверенитетов, территориальное разделение и сегрегация идентичностей, чему
способствует и превращает в «насущную необходимость» глобализация рынков и информации, вовсе не
означает, что на арене появилось большое количество разнообразных «равных партнеров». То, что для
одних — результат свободного выбора, на других обрушивается как жестокий удар судьбы. А
поскольку число этих «других» неуклонно растет и они все глубже погружаются в отчаяние,
порожденное бесперспективностью их существования, было бы, пожалуй, целесообразнее говорить о
процессе «глокализации» (используя удачный термин Роланда Робертсона, раскрывающий неразрывное
единство между тенденциями к «глобализации» и «локализации» — феномен, который скрывает
односторонняя концепция глобализации), определяя его прежде всего как процесс концентрации капитала, финансов и других
ресурсов, позволяющих делать выбор и действовать эффективно, но также — и возможно это главное
— концентрации свободы передвижения и действий (на практике это фактически одно и то же).
Комментируя выводы очередного Ооновского «Доклада о развитии человечества», где отмечалось, что
совокупное состояние 358 самых богатых «глобальных миллиардеров» равно общему доходу 2,3 млрд
беднейших жителей планеты (составляющих 45% ее населения), Виктор Киган14
назвал сегодняшнюю
перетасовку ресурсов в мире «новой формой грабежа на большой дороге». Действительно, так
называемым «развивающимся странам» принадлежит лишь 22% мирового богатства, тогда как их
население составляет 80% всего населения Земли. И это еще далеко не апогей нынешней поляризации,
поскольку доля общемировых доходов, достающаяся беднякам, еще меньше: в 1991 г. 85% населения
Земли получали лишь 15% от общемирового дохода. Неудивительно, что ничтожная цифра в 2,3%
общемирового богатства, принадлежавшего тридцать лет назад беднейшим странам (20% от общего
количества государств), сегодня снизилась еще больше — до 1,4%.
Пользование глобальной коммуникационной сетью, которой призывают восторгаться как воротами в
царство новой свободы и особенно как технологической основой всеобщего равенства, также весьма
ограничено; это узенькая щель в толстой стене, а отнюдь не ворота. Мало (и с каждым днем все
меньше) людей получают пропуск на вход в это царство. «Все, что компьютеры делают для «третьего
мира» — это играют роль более эффективных летописцев его упадка», — говорит Киган. И подводит
итог:
103
«Если бы (как заметил один американский критик) 358 самых богатых людей решили бы оставить себе
миллионов по пять долларов, чтобы свести концы с концами, а остальное бы раздали, это позволило бы
в буквальном смысле удвоить годовой доход чуть ли не половины населения Земли. И потекли бы
молочные реки меж кисельных берегов». Как утверждает Джон Кавано из вашингтонского Института
политических исследований:
«Глобализация предоставила самым богатым больше возможностей делать деньги еще быстрее. Эти люди используютКак говорится в фольклоре нового поколения «просвещенных классов», рожденного в дивном новом
новейшие технологии для чрезвычайно быстрого перемещения крупных денежных сумм по всему земному шару и
проведения более эффективных спекулятивных операций.
К сожалению, в нашем мире технологии никак не влияют на жизнь бедняков. Фактически, глобализация — это
парадокс: принося огромную выгоду ничтожному меньшинству, она оставляет за рамками или превращает в
маргиналов две трети населения планеты»15
монетарном мире кочующего капитала, стоит открыть шлюзы и взорвать построенные государством
дамбы, и все в мире станут свободными. Согласно подобным фольклористским верованиям, свобода (в
первую очередь, торговли и движения капитала) — это теплица, в котором богатство будет расти
быстрее, чем когда-либо; а при умножении богатства обогатятся все.
Бедняки нашего мира — «старые» или «новые», получившие бедность в наследство или обедневшие в
результате внедрения компьютерных технологий — вряд ли способны соотнести эту фольклористскую
выдумку со своим собственным положением. Ключевое слово
104
здесь — информационные технологии, а информационные технологии, посредством которых создается
всемирный рынок, не способствуют, а наоборот исключают возникновение обещанного «эффекта
капиллярного перетекания». Новые состояния рождаются, растут и созревают в виртуальной
реальности, наглухо изолированной от старомодной, суровой и земной, реальности бедняков. Процесс
обогащения скоро окончательно освободится от вековечной — сковывающей и раздражающей — связи
с производством вещей, обработкой материалов, созданием рабочих мест и руководством людьми.
«Старые богачи» нуждались в бедняках, которые создавали их богатство и поддерживали его. Эта
зависимость во все времена смягчала конфликт интересов и побуждала первых проявлять хоть какую-
то, пусть минимальную, заботу о последних. Новым богачам бедняки не нужны. Наконец-то до
блаженства новой свободы рукой подать.
Лживость обещаний, связанных со свободой торговли, хорошо маскируется: в сообщениях из регионов,
ставших жертвами «глокализации», трудно проследить связь между растущей нищетой, отчаяньем
«прикрепленного к земле» большинства и вновь обретенной свободой мобильного меньшинства.
Напротив, возникает впечатление, что эти два явления относятся к разным мирам, что каждое из них вызвано своими, совершенно разными причинами. Из этих сообщений никогда не поймешь, что корень
быстрого обогащения и быстрого обнищания один и тот же, что «прикованность» отверженных —
столь же закономерный результат воздействия «глокализации», как и новая бескрайняя свобода
добившихся успеха (подобным же образом, из социологических исследований о Холокосте и других
актах геноцида, нельзя понять, что это событие является столь же неотъемлемой частью современного
об-
105
щества, как экономический, технологический и научный прогресс и повышение уровня жизни).
Ситуацию недавно объяснил Р. Капучиньский, один из самых нелицеприятных летописцев современной
жизни: «эта эффективная маскировка достигается за счет трех взаимосвязанных приемов, постоянно
используемых СМИ, контролирующими редкие «карнавальные» всплески общественного интереса к
невзгодам «бедных мира сего».
16
Во-первых, сообщения в новостях о голоде в той или иной стране — а это, пожалуй, единственное, что
еще может нарушить равнодушие людей, — как правило сопровождаются недвусмысленным
напоминанием, что те же самые далекие регионы, где, «как показывают по телевизору, люди умирают
от голода, являются родиной «азиатских тигров», которые изобретательнее и смелее всех сумели
воспользоваться новыми методами «делать дела». Неважно, что население всех «тигров» вместе взятых
составляет не больше 1% населения только одной Азии. Ссылка на «тигров», как считается, должна
продемонстрировать то, что и следовало доказать: несчастья голодных и ленивых — это их
собственный выбор: альтернативы существуют, и до них рукой подать, но они остаются
невостребованными из-за недостатка предприимчивости или решимости. Главная идея состоит в том,
что сами бедняки виноваты в своей судьбе: они могли, как это сделали «тигры», выбрать себе легкую
добычу, но это никак не связано с аппетитами самих тигров.
Во-вторых, новости составляются и редактируются таким образом, чтобы свести проблему бедности и
обездоленности только к вопросу о голоде. Эта стратегия позволяет убить сразу двух зайцев:
занижается реальный масштаб бедности (от постоянного недоедания страдают
106
800 млн человек, а в бедности живут порядка 4 млрд — две трети населения планеты), а значит, задача
заключается лишь в том, чтобы накормить голодных. Но, как указывает Капучиньский, такая подача
проблемы бедности (ее примером является один из недавних номеров журнала «Экономист», где этот
вопрос анализируется в материалах под заголовком «Как накормить мир?») «необычайно принижает,
практически не признает статуса полноценных людей за теми, кому мы по идее хотим помочь».
Уравнение «бед-ность=голод» замалчивает ряд других сложных аспектов бедности: «ужасающие
бытовые и жилищные условия, болезни, неграмотность, агрессию, распад семей, ослабление
социальных связей, отсутствие надежд на будущее» — эти недуги не вылечишь высококалорийными
галетами и порошковым молоком. Капучиньский вспоминает, как он бродил по африканским городкам
и деревням, встречая детей, «которые клянчили у меня не хлеб, воду, шоколад или игрушки, а
шариковую ручку: они ходили в школу, но им нечем было записывать уроки».
Добавим, что при демонстрации ужасающих картин голода средства массовой информации тщательно
избегают любых ассоциаций этого явления с отсутствием работы и ликвидацией рабочих мест (т. е. с
глобальными причинами бедности на местах). Людей показывают «наедине» с голодом — но сколько
бы зритель ни напрягал зрение, он не увидит на телевизионной картинке ни одного рабочего
инструмента или участка возделанной земли, ни одного домашнего животного — и не услышит ни
одного упоминания о них. Словно и не существует связи между пустыми рутинными призывами
«встать и идти работать», адресованными беднякам в мире, где новые трудовые ресурсы просто не
нужны, и уж точно они не нужны в регионах, откуда нам показывают репор-
107
тажи о людях, умирающих с голоду, и «карнавальной» подачей людских страданий в духе
«благотворительной ярмарки», дающей выход подавленному нравственному чувству. Богатство
глобально, нищета локальна — но между этими двумя явлениями нет причинно-следственной связи; по
крайней мере ее не найти в спектакле, изображающем тех, кто кормит, и тех, кого кормят.
Виктор Гюго заставил одного из своих персонажей — Анжольраса — мечтательно произнести за
минуту до гибели на одной из множества баррикад девятнадцатого столетия: «Двадцатый век будет счастливым». Но получилось так — замечает Рене Пассе — что «технологии «бестелесного»,
вдохновлявшие это обещание, одновременно влекут за собой его отрицание», особенно если они
«сочетаются с лихорадочной политикой освобождения обменов и движения капитала в планетарном
масштабе». Технологии, позволяющие фактически избавиться от времени и пространства, очень быстро
«раздевают» пространство донага и обчищают его до нитки. Они придают капиталу подлинно
глобальный характер; они вынуждают тех, кто неспособен следовать или препятствовать новому
кочевому образу жизни капитала, беспомощно наблюдать, как их средства к существованию скудеют и
исчезают и остается гадать, откуда обрушилась эта напасть. Глобальные перемещения финансовых
ресурсов, пожалуй, столь же бестелесны, как и электронная сеть, по которой они перемещаются — но
следы, оставляемые их движением на местах, до боли осязаемы и реальны: «качественная
депопуляция», уничтожение местного хозяйства, некогда способного поддерживать существование
населения, отчуждение миллионов людей, не вписывающихся в новую глобальную экономику. В-
третьих, зрелища катастроф, в том виде, в каком их подают СМИ, поддерживают и усиливают
обыденное,
108
повседневное этическое безразличие еще одним способом, помимо «разгрузки» накопившихся запасов
моральной ответственности. Их долгосрочный эффект состоит в том, что «развитая часть мира
окружает себя санитарным кордоном отстраненности, возводит Берлинскую стену в глобальном
масштабе; вся информация, что приходит «извне» — это картины войны, убийств, наркомании,
грабежей, болезней, беженцев и голода; то есть того, что несет в себе угрозу для нас». Лишь изредка,
обязательно в приглушенных тонах и вне всякой связи со сценами гражданских войн и массовых
убийств, нам сообщают о смертоносном оружии, используемом в этих конфликтах. Еще реже, если это
вообще случается, нам напоминают о том, что мы знаем сами, но не желаем слышать: все это оружие,
превращающее чью-то родину в поле сражения, поступает с наших военных заводов, ревностно
следящих, чтобы их портфели заказов никогда не пустели и гордящихся высокими производственными
показателями и конкурентоспособностью их продукции на мировом рынке — этой основой нашего
драгоценного процветания. В общественном сознании отпечатывается синтетический образ
добровольной жестокости — образ «опасных улиц» и «мест, куда не следует заходить» разрастается
— это увеличенный снимок «разбойничьего царства», чуждого мира недочеловеков, за гранью этики и
без надежд на спасение. Попытки спасти этот мир от самых тяжелых последствий его собственной
жестокости могут принести лишь временный результат и в долгосрочной перспективе обречены на
неудачу; веревки, которые мы бросаем утопающим, можно очень легко превратить в новые удавки.
Тот факт, что «жители далеких мест» ассоциируются у нас с убийствами, эпидемиями и грабежами,
играет еще одну важную роль. Раз они там такие чудовища, остается
109
только благодарить бога за то, что он создал их именно там — далеко от нас, и молиться, чтобы там
они всегда и оставались.
Стремление голодных отправиться туда, где еды в изобилии, вполне естественно с точки зрения любого
разумного человечка; совесть подсказывает также, что правильным и нравственным поступком было бы
позволить им удовлетворить это стремление. Именно из-за своей несомненной разумности и этической
корректности массовая миграция бедняков и голодающих представляется разумному и этичному миру
столь удручающей перспективой; так трудно не испытать чувство вины, лишая бедных и голодных
права отправиться туда, где еды в достатке; к тому же практически не существует разумных
аргументов, чтобы доказать, что решение мигрировать являлось бы для них самих неразумным.
Действительно, проблема просто неразрешима: надо лишить других неотъемлемого права на свободу
передвижения, которое мы сами превозносим как высшее достижение глобализующегося мира и
гарантию его растущего благосостояния...
И здесь весьма кстати подворачиваются образы бесчеловечности, царящей в тех землях, где живут
потенциальные мигранты. Они укрепляют решимость, которую невозможно поддержать разумными и
этичными аргументами. Они способствуют тому, чтобы местные оставались на месте, а глобалисты с
чистой совестью могли путешествовать, куда захотят.
Комментариев нет:
Отправить комментарий