воскресенье, 26 февраля 2012 г.

Бауман. Существует ли жизнь после «Паноптикона»?

Существует ли жизнь после «Паноптикона»? (из книги Баумана "Глобализация...")


Немногие  аллегорические  образы  в  общественной  мысли  обладают  той  же  убедительностью,  что  и
«Паноптикон» Мишеля Фуко. Фуко  воспользовался  неосуществленным  проектом Иеремии  Бентама  с
потрясающим  результатом —  получилась  метафора  трансформации,  передислокации  и
перераспределения контрольных полномочий в период новой и новейшей истории. Бентам, куда лучше,
чем большинство его современников, был способен за разнообразными ярлыками контрольных органов
разглядеть  их  главную  и  общую  задачу —  насаждать  дисциплину  за  счет  постоянной,  реальной  и
осязаемой  угрозы  наказания;  а  за  множеством  названий,  которые  носили  способы  осуществления
власти,  выявить  ее  основную,  глубинную  стратегию —  заставить  подданных  поверить,  что  им  ни  на
минуту не укрыться от всевидящего ока начальства,  а  значит, ни один проступок, даже  совершенный
втайне, не останется безнаказанным. В своем «идеальном воплощении» Паноптикон вообще исключал
существование частного пространства, по крайней мере
73
непроницаемого  частного  пространства,  не  находящегося  под  наблюдением  или,  что  еще  хуже,  не
поддающегося  наблюдению.  В  городе,  описанном  в  романе  Замятина «Мы»,  у  каждого  был
собственный дом, но стены этих домов были стеклянными. В городе из оруэлловского романа «Тысяча
девятьсот  восемьдесят  четвертый»  у  каждого  был  собственный  телевизор,  но  выключать  его  было
запрещено, и никто не знал, в какой момент экран превращается в камеру наблюдения...
Методы паноптикона, как указывал Фуко, сыграли ключевую роль в переходе от местных механизмов
интеграции  путем  самонаблюдения  и  саморегуляции,  соответствующих  природным  возможностям
человеческого  зрения  и  слуха,  к  осуществляемой  государством,  преодолевающей  местные  рамки
интеграции  территорий, масштаб которых далеко превосходил природные возможности человека. Эта
последняя функция требовала асимметричности наблюдения, участия профессиональных наблюдателей
и  такой  реорганизации  пространства,  которая  позволяла  бы  наблюдателям  выполнять  свою  работу,  а
находящимся  под  наблюдением  давала  бы  понять,  что  наблюдение  ведется,  или  может  начаться,  в
любой  момент.  Всем  этим  требованиям  почти  полностью  удовлетворяли  главные «дисциплинарные»
институты «классического» Нового и Новейшего времени — прежде всего промышленные предприятия
и массовые армии, комплектуемые на основе всеобщей воинской обязанности: с ними в своей жизни так
или иначе сталкивался почти каждый.
Будучи  почти  идеальной  метафорой  для  обозначения  главных  аспектов  модернизации  власти  и
контроля, образ Паноптикона, однако,  слишком  сильно  связан  с воображением  социолога,  тем  самым
мешая, а не способствуя
74
осознанию природы нынешних перемен. В ущерб анализу, мы подсознательно склонны рассматривать
современные  структуры  власти  как  новое,  исправленное  и  дополненное,  издание  прежних,  по  сути
своей  не  изменившихся,  методов  паноптикона. Мы  зачастую  не  замечаем  того  факта,  что  сегодня  у
большинства населения уже нет ни необходимости, ни возможности проходить через «тренировочные
полигоны»  прежних  времен.  Кроме  того,  мы  забываем  о  конкретных  проблемах  процесса
модернизации,  придававших  стратегии  паноптикона  целесообразность  и  привлекательность.  Сегодня
перед  нами  стоят  иные  проблемы,  и  при  решении  многих  из  них,  возможно,  самых  главных,
традиционные  методы  паноптикона,  осуществляемые  с  неослабным  рвением,  скорее  всего  окажутся
непригодными, а то и вовсе контрпродуктивными.
В  своей  блестящей  работе,  трактуя  электронные  базы  данных  как  усовершенствованный
киберпространственный вариант Паноптикона, Марк Постер выдвигает предположение, что «наши тела
подключены  к  сетям,  базам  данных,  информационным  потокам» —  а  значит,  все  эти  хранилища
информации,  к  которым  наши  тела,  так  сказать, «привязаны  информатически», «уже  не  являются
убежищами от наблюдения или бастионами, вокруг которых можно выстроить линию сопротивления».
Результатом  сохранения  огромного  количества  данных,  прибавляющихся  всякий  раз,  когда  кто-то
пользуется кредитной карточкой и делает практически любую покупку, по мнению Постера,  является
возникновение «суперпаноптикона» —  но  этот  Паноптикон  носит  иной  характер:  наблюдаемые,
предоставляющие данные для хранения, являются главным фактором в процессе наблюдения, и играют
эту роль добровольно. Конечно, людей тревожит,
75
что такое количество относящейся к ним информации фиксируется и сохраняется; в 1991 г., по данным
журнала «Тайм», 70-80% его читателей были «сильно обеспокоены» в основном тем, что информацию о
них  собирает  правительство,  кредитные  и  страховые  кампании,  а  не  работодатели,  банки  и
маркетинговые  фирмы.  Учитывая  все  это,  Постер  выражает  удивление,  почему «обеспокоенность  в
связи с базами данных до сих пор не превратилась в важный политический вопрос общенационального
масштаба»8
.
Хотя  вообще-то,  чему  здесь  удивляться...  При  более  тщательном  рассмотрении  кажущееся  сходство
между  Паноптиконом  Фуко  и  сегодняшними  базами  данных  оказывается,  в  общем,  довольно
поверхностным. Главной задачей Паноптикона было прививать его обитателям дисциплину и заставить
их  вести  себя  по  единому  образцу;  Паноптикон  прежде  всего  был  орудием,  направленным  против
необычности  и  отличия  от  других,  а  также  права  выбора  и  любого  разнообразия.  При  всех
потенциальных  способах  использования  баз  данных  подобная  цель  не  ставится. Напротив,  главными
создателями  и  пользователями  баз  данных  являются  кредитные  и  маркетинговые  компании,  и  их
главная задача — с помощью вносимой туда информации подтвердить, что люди, о которых эти данные
собираются, «заслуживают  доверия»:  они  надежные  клиенты  и  имеют  возможность  выбора,  а  те,  кто
этой  возможности  не  имеют,  отсеиваются  заранее,  чтобы  избежать  убытков  и  ненужной  затраты
ресурсов. Фактически, включение в базу данных — это первостепенное условие «кредитоспособности»,
а значит, и способ получить доступ ко всему самому лучшему. Жители Паноптикона были узниками —
рабочими и/или солдатами, чье поведение должно было подчиняться рутине и монотонности, а в базу
данных заносятся надежные
76
и заслуживающие доверия потребители — и отсеиваются все остальные, чья способность участвовать в
потребительской  игре  вызывает  сомнения  просто  потому,  что  их  жизненные  цели  не  относятся  к
категории  информации,  заслуживающей  сохранения.  Главной  функцией  Паноптикона  было
гарантировать, чтобы никто не вырвался из тщательно охраняемого пространства; главная же функция
базы  данных —  в  том,  чтобы  никто  посторонний  не  попал  в  нее,  не  имея  соответствующих
«верительных грамот» или подделав их. Чем больше информации о вас содержится в базе данных, тем
большей свободой передвижения вы обладаете.
База  данных —  инструмент  отбора,  разделения  и  отсева.  Это  сито,  на  дне  которого  остаются
«глобалисты», а остальные просто смываются потоком. Некоторых она допускает в экстерриториальное
киберпространство, позволяя им чувствовать себя как дома и быть желанными гостями везде, куда бы
они  ни  прибыли;  других —  лишает  загранпаспортов  и  транзитных  виз,  не  позволяя  совать  нос  в  те
места, что зарезервированы для обитателей киберпространства. В отличие от Паноптикона, база данных
— это средство передвижения, а не цепь, приковывающая человека к месту.
На  судьбу Паноптикона  в  истории  можно  взглянуть  и  с  другой  точки  зрения.  Если  воспользоваться
примечательной фразой Томаса Матисена, установление власти по модели Паноптикона представляло
собой прежде всего переход от ситуации, когда большинство наблюдало за меньшинством к ситуации,
когда  меньшинство  наблюдает  за  большинством9
.  В  процессе  осуществления  власти  наблюдение
заменило  демонстрацию. До  наступления  эпохи  нового  времени,  власть  производила  впечатление  на
народ, позволяя простолюдинам с почтением,
77
страхом  и  восхищением  наблюдать  ее  во  всей  ее  помпезности,  богатстве,  великолепии.  Позднее  же
власть  предпочитала  оставаться  в  тени,  наблюдая  за  подданными,  но  не  позволяя  им  наблюдать  за
собой. Матисен упрекает Фуко и в том, что тот не обратил должного внимания на другой, параллельный
процесс,  проходивший  в  период  новой  и  новейшей  истории:  выработку  новых  технологий  власти,
заключающихся  как  раз  в  наблюдении  большинства (огромного,  как  никогда  прежде  в  истории,
большинства)  за  меньшинством.  Он  конечно  имеет  в  виду  неуклонное  развитие  средств  массовой
информации — в особенности телевидения — что ведет к созданию, наряду с Паноптиконом, другого механизма власти, который, все с той же афористичностью, он окрестил Синоптиконом.
Поразмыслим, однако, вот о чем. Паноптикон, даже когда он применялся повсеместно, а деятельность
институтов, построенных на его принципах, охватывала подавляющее большинство населения, все же
являлся механизмом местного масштаба: предпосылкой и результатом действий такого института было
обездвиживание подвластных ему людей — наблюдение велось, чтобы не позволить им вырваться на
свободу  или  по  крайней  мере  исключить  самостоятельное,  случайное,  беспорядочное  движение.
«Синоптикон»  по  определению  имеет  глобальный  характер;  в  ходе  наблюдения  наблюдатели
«отрываются»  от  своей  местности —  переносятся,  хотя  бы  мысленно,  в  киберпространство,  где
расстояние  уже  не  имеет  значения,  даже  если  физически  они  остаются  на  месте.  Уже  не  важно,
перемещаются  ли  объекты  действия  Синоптикона,  превращенные  теперь  из  наблюдаемых  в
наблюдателей, или нет. Где бы они ни были, и куда бы ни направились, у них есть возможность — и
желание — подключиться
78
к  экстерриториальной  сети,  позволяющей  большинству  наблюдать  за  меньшинством.  Паноптикон
насильно  создавал  ситуацию,  когда  за  людьми  можно  было  наблюдать.  Синоптикону  принуждать
никого не нужно — он действует методом  соблазна. При  этом меньшинство,  за которым наблюдают,
проходит строгий отбор. Как пишет Матисен,
«мы  знаем,  кому  разрешен  доступ  в  СМИ,  чтобы  высказать  свои  взгляды.  Как  показал  ряд  исследований,  проведенных  в
Норвегии  и  других  странах,  они  неизменно  принадлежат  к  институциональным  элитам.  Те,  кто  пользуется  допуском,  это
практически  одни  мужчины —  а  не  женщины —  из  высших  социальных  слоев,  занимающие  руководящие  позиции  в
политической жизни, частном предпринимательстве и государственной бюрократии».
Столь  превозносимая «интерактивность»  новых  СМИ  чрезвычайно  преувеличена;  скорее  можно
говорить  об «односторонне  интерактивных  СМИ».  Вопреки  мнению  ученых,  которые  сами
принадлежат к новой глобальной элите, интернет и «паутина» не общедоступны и вряд ли когда-нибудь
откроются для всех. Даже тем, кто получает к ним доступ, дозволено делать выбор только в пределах,
установленных  поставщиками,  приглашающими  их «тратить  время  и  деньги,  делая  выбор  между
многочисленными «пакетами»,  которые  они  предлагают,  и  в  рамках  этих  пакетов».  Что  же  до
остальных,  кто  довольствуется  спутниковым  или  кабельным  телевидением,  лишь  изображающим
симметрию  между  положением  людей  по  обе  стороны  экрана,  то  на  их  долю  выпадает  простое
наблюдение в чистом виде, без посторонних примесей. И за чем же они наблюдают?
Большинство  наблюдает  за  меньшинством.  Те  немногие,  что  становятся  объектом  наблюдения,
относятся
79
к категории знаменитостей. Они могут принадлежать к миру политики, спорта, науки или шоу-бизнеса,
или  просто  быть  знаменитыми  специалистами — «информационниками».  Однако  все  знаменитости,
попадающие на  экран, кто бы они ни были,  занимаются демонстрацией мира  знаменитостей — мира,
чьей главной отличительной чертой является как раз то, что за ним наблюдает — множество людей во
всех уголках света: они — «глобалисты» благодаря своей способности находиться под наблюдением. О
чем бы они ни говорили с экрана, они выражают идею тотального образа жизни. Их жизни, их образа
жизни.  Если  вы  спросите  о  потенциальном  воздействии  этой  идеи  на  наблюдателей,  то  это  будет
«напоминать  не  вопрос  о  предвзятых  страхах  и  надеждах,  а  скорее  о «воздействии»,  скажем
христианства на мировоззрение человека, или — и  такой вопрос китайцы действительно  задавали —
конфуцианства на общественную нравственность».
10

В Паноптиконе одни местные наблюдали за другими местными (а до появления Паноптикона местные-
простолюдины  наблюдали  за  избранными).  В  Синоптиконе  местные  наблюдают  за «глобалистами».
Авторитет  последних  обеспечивается  самой  их  удаленностью;  о  глобалистах можно  сказать,  что  они
«не от мира сего» в буквальном смысле слова, но их полеты над мирами местных куда более заметны,
повседневны и навязчивы, чем полеты ангелов, парящих над христианским миром: они у всех на виду и
в то же время недоступны, возвышенные и земные, они обладают гигантским превосходством, и в то же
время  являются  для «низших»  сверкающей  путеводной  звездой,  за  которой  те  следуют  или  мечтают
последовать;  они  вызывают  восхищение  и  вожделение  одновременно —  это  власть,  которая  подает
пример, а не приказывает.
80
Местные,  сегрегированные  и  отделенные  от  глобалистов  на  земле,  регулярно  встречают  их  на телевизионных  картинках  рая.  Эхо  этих  встреч  разносится  по  всему  земному  шару,  заглушая  все
местные звуки, но отражаясь от местных стен, демонстрируя и усиливая тем самым их неприступную,
тюремную, прочность.

Комментариев нет:

Отправить комментарий